Орден Святого Бестселлера, или Выйти в тираж - Страница 68

И у цели проклятья нам были росой на губах.

Евгения Точицкая

– А что выбрал ты? Червь, ты ведь однажды выбрал?!

Королева выступила из дверей храма. За спиной Польских, в пыльной тьме молельни, правым уголком рта ухмылялась Кривая Тетушка – у подательницы случайной удачи было своеобразное чувство юмора. Лучники попятились, впрочем, не отпустив пленников. Тамара Юрьевна всякий раз удивлялась первичному действию артефакта из Ливерпуля: эти кольчужные сетки, пластины, шипастые оплечья, пояс, усеянный бляхами, наручи-поножи – жуткий, колючий металл едва ли не на голое тело! – но результат был налицо. Казавшийся смешным рыцарю Ордена, доспех неизменно вызывал оторопь у обитателей локусов.

В небе над головой парила смутная запятая.

Королева знала: позови – явится.

– Ты убил? Согласился? Как, Червь? Ядом? Копьем? Огнем?! Убил и обрел покой… Или все-таки не обрел? Отвечай, падаль!

Она блефовала. Не будучи полностью уверена в своих догадках, королева била наугад с убежденностью наития. Такие стрелы, случается, попадают в цель вернее, чем посланные с точным прицелом: ядовитые, случайные, долгожданные. Червь отшатнулся. Ответ был написан на его младенчески розовом, тонкогубом лице: ответ бывшего рыцаря, однажды убившего ради покоя и получившего взамен – голод. Вечный. Беспощадный.

У голода не было проблем с зубами.

А у Книжного Червя – с ненавистью.

– Ты! – Вместо приказа схватить самозванку Червь метнулся к ближайшему лучнику, с ловкостью площадного акробата, человека-змеи, вырвав из рук копье. Перед ним насмехался отказ, не заслуживающий прощения; упрямство, не рассчитывающее на пощаду; королева, презревшая раба. Таких надо убивать лично. Вдыхая аромат крови. Даже понимая свою беспомощность в простейшем, яростном праве: уничтожить. – Ты! Здесь!..

Взмах копья.

Дрогнула крылатая запятая в небе: нет, не успеть.

А Снегирь, глупый Чижик, почувствовал зуд в пальцах: прорастали когти.

Тамара Польских видела, как они катятся по траве: Червь, мертвой хваткой вцепившись в копье, и Влад, прыгнувший на плечи искусителю. Сбитый с ног, извиваясь, скользя, Книжный Червь освободился бы сразу, но рыцарь бился неумело, нелепо, страшно, по-бабьи хватая за волосы, пытаясь достать горло любой ценой. Копье оказалось внизу, распоров бедро Снегиря острым краем наконечника, кровь измазала гибкий, бескостный торс Червя, ускользающего прочь, – и дикий вопль оглушил собравшихся:

– Не-е-ет!

Поздно. Великан-тридесятник, шагнув к дерущимся, наклонился и ахнул рыцаря кулаком в висок.

– Идиот!

Фонтан искр ударил из Влада. Россыпь огней прокатилась по хребту, ледяное пламя охватило талию. Наверное, он не сразу потерял сознание, – «пшик» длился долго, дольше обычного, заливая порог храма горящими брызгами, а все стояли и смотрели, забыв, где они, что они, кто они…

Вскоре Червю стало некого уговаривать.

Усталый, опустошенный, бывший рыцарь Ордена, а ныне Книжный Червь перевел взгляд на королеву.

И равнодушно, выжжен дотла, махнул рукой:

– Убейте дуру…

Польских ощутила, как ее губы непроизвольно кривятся в улыбке. Горькой? Победной? Жалкой? Нет, только не жалкой.

– Ты опять проиграл, Червь.

Заезженная донельзя фраза: Тамара Юрьевна тридцать раз подумала бы, прежде чем вставить ее в собственный текст (да и потом, наверное, вычеркнула бы), но другой сейчас не нашлось. Потому что – правда. Потому что – проиграл.

И – остальным:

– Назад!

Солдаты запнулись, почуяв в королеве – силу. Тридесятник на всякий случай покосился на Червя (вдруг передумает?!), и, упав в кольцо паузы, как мяч в корзину, крылатая запятая рухнула с неба, разом обретая настоящий вид.

Она взлетела на спину Пегасу легко, в одно касание – молодая, молодая, молодая!.. Ах, королева моя…

«Последний меч Империи» покинул ножны.

Два мощных крыла взвихрили воздух, швырнув в глаза лучникам облако пыли, Пегас рванулся к облакам, унося на себе суровую амазонку, и в следующее мгновение внизу начался беспредел. Другого слова для творившегося безобразия Польских, несмотря на богатый литературный язык, подобрать не смогла. В конце концов, это локус Снегиря, значит, слово – вполне подходящее. Пусть сам отдувается, мальчишка.

Из кустов, из высокой травы на косогоре, из-за храма горохом посыпались собаки. Два десятка, не меньше. Больше! И добро б шавки-дворняги, хвосты бубликом: бультерьер, ньюф, шарпей, две овчарки, мраморный дог… Первым несся черный терьер: «собака сильная, злобная, уверенная в себе, с квадратным или приближенным к квадратному форматом». Псы кинулись на людей, клыки вцепились в древки копий, дробя сухое дерево. Лая не было: только яростное, утробное рычание, вопли укушенных, топот…

– В храм! Все в храм! Быстро!

– Это она, она наслала!

– Бой-Баба!

– Зря этого… Отщепенца! Били зря! Не надо бы…

Люди пятились к храму, надеясь на милость Кривой Тетушки, судорожно отмахиваясь копьями от наседающих псов, промахиваясь, попадая, ломая жалкое подобие строя, которое солдатам ненадолго удалось создать. Из толпы вывернулись двое: парнишка с медным обручем на шее и девица, растрепанная, визжащая, в изорванных лохмотьях. Сука колли, ощерясь щучьей пастью, устремилась за беглецами, но парнишка отчаянно подпрыгнул, уцепился за лозы, оплетшие храмовые стены, изогнулся ловким бесом, помогая девице вскарабкаться на крутой скат, и оба кошками полезли на крышу. Остальные жертвы стаи ломились в двери храма, словно тайная сила всасывала людей в бездонное чрево.