Орден Святого Бестселлера, или Выйти в тираж - Страница 47

Обаяние – великое оружие.

Червь владел им в совершенстве.

Для охоты на рыцаря существовал общеизвестный метод. Чуя начало процесса по первым явлениям Отщепенцев, но будучи бессилен отследить место возникновения рыцаря (тут чутье давало сбой!), Книжный Червь обзаводился картой местности и принимался обкладывать рыцаря флажками. Вот здесь возник первый Отщепенец, здесь второй, здесь третий-пятый-десятый… Вскоре формировался многоугольник, внутри которого где-то крылся рыцарь Ордена. Если бы можно было предугадать сроки его явления, поимка жертвы не заставила бы себя ждать. Но, увы, рыцари были инстинктивно хитры: возникая непредвиденно и непредсказуемо, практически любой из них сразу норовил обустроить укромный тайник, откуда если и выбирался в кляксу, то под чужой личиной, обезопасившись премиями-артефактами и ничем не выдавая своей истинной сути. В итоге на поиски уходило все отведенное время, клякса сохла, и Червь был вынужден убираться прочь, несолоно хлебавши.

Да и отловив рыцаря, далеко не всегда удавалось убедить его последовать Червивому совету.

Но изредка – удавалось.

Червь знал это, имея третью причину кричать во сне.

* * *

До Часа Клопа, когда зной уступает ветрам с залива, они патрулировали Ла-Ланг. Лучники скучали, приходя в откровенно детский восторг, когда Червь, насторожившись и втянув воздух ноздрями, отправлял новую группу на поимку Отщепенцев. Места явления он указывал предельно точно, зная способность любого солдата при желании заблудиться в трех пальмах. Книжному Червю временами было жаль своих прежних хватов: простые как правда и такие же нелицеприятные, хваты имели чутье.

– Двоих к дому Кокуцу Дачи-йой! Ждать внутри, на втором этаже, у горшка с карликовой секвойей!

– Ворваться в жилище сиятельного Кокуцу? Министра Правого Колена? – замялся тридесятник, опасаясь скандала.

– Выполнять! Именем раджи Синг-Синга!

Заложник Антон весело подмигнул лучникам, отправленным ради жалкого Отщепенца в пасть раздражительного министра, и те мигом приободрились, развернули плечи парусом и даже взялись на бегу горланить скабрезное: «Аскет в тоске спешит к доске, лежащей на песке…» У парня талант, подумал Червь. Не знаю, какой он там фигурист, но коньки – не главное призвание Антона. Будь я раджой, я бы посылал его сопровождать посольства: парень замечательно сглаживает любые конфликты. Лучники в него влюблены: советы, как помириться с ревнивой женой или уломать ростовщика Ж-Жаха скостить часть долга, сыплются из Антона как из рога изобилия. Главное, советы действенны. Складывалось впечатление, что молодой человек щедро раздает собеседникам щиты – не те плетенки, которыми лучники без особого успеха прикрывают спины, а волшебные, способные отразить острое слово, кривой взгляд, увесистое оскорбление. Червь не раз видел, как заложник вмешивается в скандалы и ссоры, которые регулярно вспыхивали в готовящемся к нашествию городе. Фигурист буквально втискивался в поножовщину, палочные бои, встревал, что называется, «между грифом и падалью», – усмешка, наивный возглас, ямочки на щеках, вопрос, ответ, случайная шутка, и скандал гас, ссора рассасывалась, ножи прятались в ножны…

Будь я раджой, думал Червь, я бы запустил его на переговоры с тугриками. Это неважно, что Антон абсолютно далек от здешних реалий. Будь я раджой, я бы пользовался даром фигуриста, пока мог. А поскольку раджой был бы я, то я знал бы, что срок невелик. Если охота на Снегиря завершится успехом, некий Книжный Червь честно сдержит обещание, данное бабушке Антона Френкеля, и отправит парня домой. У некоего Книжного Червя есть такие возможности. Скорее всего бабушке, железной старушке, которой мы признательны за великие подвиги, не понравится метод, – но результат понравится обязательно.

Врать – глупо. Хотя иногда необходимо.

Мудрый же говорит правду в разумных количествах.

Ближайшая складка кляксы назойливо завибрировала. Остановившись как вкопанный, Червь принюхался. Сейчас они находились на берегу Грязнухи, в треугольнике, образованном харчмой Хун-Хуза, питомником бойцовых выхухолей и храмом Кривой Тетушки. Где-то здесь, обложенный флажками, располагался тайник рыцаря, но Червя это больше не интересовало. Бабка заложника выполнит обещанное. За внука она душу продаст. Значит, надо ждать, одновременно завоевывая признательность раджи. Тем паче что сделать это проще простого.

– Быть начеку!

Тридесятник подобрался, встопорщив усы, лучники сошлись поближе, готовые хватать. Червь раздраженно махнул им рукой: отойдите на шаг! Мешаете чуять! За складкой, откуда дул сквозняк, что-то намечалось: дорожное происшествие? несчастный случай? – и надо было притворяться равнодушным, дабы не спугнуть судьбу-индейку…

Есть!

– Хватайте их!

Лучники упали на троицу голых Отщепенцев, крутя добыче руки. Дичь стоила трудов: крепыши с бычьими загривками, ежик мускулистых голов стоит дыбом, как шерсть на холке пацюка-куроеда. В переноске тяжестей будут незаменимы. А если еще и продержатся недельку до «пшика»… Наблюдая за свалкой со стороны, Книжный Червь понимал: да, продержатся. За недельку не поручимся, но денька три-четыре… Похоже, на изнанке складки расшиблись две машины, и в данный момент крепышей в бессознательном состоянии везут в больницу. Это надолго. Станут оперировать – значит, наркоз дадут.

Тоже кстати.

– С-суки! Козлы позорные!

– Толян! Мочи их!

– Не посрамим славы Ла-Ланга!

– Ы-ыххх!

Последний вопль принадлежал богатырю-тридесятнику, в коем проснулся мятежный дух Белой Гориллы. Ринувшись в свалку, он замолотил кулаками в грудь – в свою собственную грудь, чем привел лидера Отщепенцев в оторопь и позволил лучникам опутать вервием кривые ноги последнего. Затем тридесятник внезапно остыл и покинул театр военных действий, предоставив бойцам завершать пленение деморализованной троицы. Червь не встревал, лишь однажды помешав рьяному лучнику огреть Отщепенца по затылку дерьмом тяглового слона, высохшим на солнцепеке, – потеряв сознание здесь, крепыш мигом «пшикнет», утратив ценность. Глядя, как добычу волокут прочь, к крепости, Книжный Червь успокаивающе похлопал по плечу бледного Антона (фигурист скверно переносил насилие, будучи вынужден оставаться простым зрителем), и, удостоверясь, что на лицо парня возвращается румянец, шагнул к одному из лучников, пострадавшему за родину.